Четыре сезона [litres] - Стивен Кинг

Снегопад утихал, но сухой, как песок, снег все еще хлестал меня по лицу. Я обрадовался, увидев, что ступени, ведущие наверх к двери 249Б, посыпаны песком. Конечно, работа Стивенса – он достаточно хорошо знал древнюю алхимию: кости превращаются не в золото, а в стекло.

Стивенс был там, он стоял, распахнув дверь, и через мгновение я оказался внутри. Через обшитый красным деревом холл и двойные двери на рельсах, распахнутые на три четверти, я поспешил вниз, в библиотеку с читальней и баром. Это была темная комната, где светились лишь случайные островки – читальные лампы. На дубовом паркете лежал отблеск более густого света, и я слышал потрескивание березы в огромном камине. Тепло разливалось по всей комнате. Рядом сухо и слегка нетерпеливо зашуршала газета. Это, наверное, Иохансен со своим «Уолл-стрит джорнэл». И через десять лет можно было бы узнать о его присутствии по тому, как он читал свои газеты. Занятно, если не сказать – удивительно.

Стивенс помог мне снять пальто, бормоча что-то об ужасном вечере: прогноз обещал сильный снегопад до утра.

Я согласился с тем, что вечер выдался действительно ужасный, и оглядел большую, с высокими потолками комнату. Ненастный вечер, потрескивающий огонь и… история о духах. Я сказал, что в семьдесят три горячая кровь – это уже в прошлом? Может быть, произошло и так. Но я почувствовал тепло в груди от чего-то иного, не связанного с огнем или радушием Стивенса.

Думаю, это произошло потому, что настала очередь Маккэррона рассказывать историю.

Я прихожу в это здание из коричневого камня на Восточной Тридцать пятой улице вот уже десять лет, почти через регулярные промежутки времени. Про себя я называю его «клуб джентльменов» – забавный анахронизм времен еще до Глории Стайнем. Но даже сейчас я не знаю ни что он на самом деле такое, ни как возник.

В ту ночь, когда Эмлин Маккэррон рассказал свою историю о методе дыхания, только шестеро из нас – в клубе тогда насчитывалось всего одиннадцать членов – выбрались из дому в непогоду. Я вспоминаю годы, когда в клубе могли состоять лишь восемь постоянных членов, но бывали времена, когда их насчитывалось по крайней мере двадцать, а то и больше.

Полагаю, Стивенс мог знать, как все это возникло, и я уверен, что он находился там с самого начала, сколько бы лет с тех пор ни прошло. И я верил, что Стивенс был старше, чем выглядел. Намного старше. Он говорил со слабым бруклинским акцентом, но, несмотря на это, был агрессивно корректен и пунктуален, как английский дворецкий третьего поколения. Его сдержанность являлась частью его обаяния, а его маленькая улыбка – закрытой и запечатанной дверью. Я никогда не видел никаких клубных записей, если он хранил их. Никто не говорил мне об обязанностях – здесь не было обязанностей. Мне ни разу не позвонил секретарь – здесь не было секретаря. И в 249Б на Восточной Тридцать пятой улице нет телефонов. Не было и коробки с мраморными черными и белыми шарами. И, наконец, у клуба – если это клуб – никогда не было названия.

Впервые я попал в клуб (как я должен его теперь называть) в качестве гостя Джорджа Уотерхауза. Он возглавлял адвокатскую фирму, в которой я работал с 1951 года. Мое продвижение на фирме – одной из трех крупнейших в Нью-Йорке – было стабильным, но крайне медленным. Я трудился как мул, но не обладал настоящими способностями. Я знаю людей, которые начинали с моей помощью и делали гигантские скачки, в то время как я продвигался медленным шагом. Я наблюдал за всем этим без особого удивления.

За все время до того дня, когда Уотерхауз зашел ко мне в офис в начале ноября, мне доводилось лишь обмениваться с ним парой любезных фраз, посещать вместе обязательный банкет, устраиваемый фирмой ежегодно в октябре, и встречаться чуть чаще накануне спада 196… года.

Этот визит был столь необычен, что у меня возникли неприятные мысли об увольнении, равно как и надежды на неожиданное продвижение. Уотерхауз стоял у двери, облокотившись о косяк, со сверкающим значком общества «Фи-Бета-Капа» на пиджаке и говорил вежливые общие фразы – ничего из того, что он сказал, не имело какого-то значения. Я ждал, когда он закончит с любезностями и перейдет к делам: «Да, по поводу этой справки Кейси» или «Нас попросили расследовать назначение мэром Салковича на…». Но казалось, дел никаких и не было. Он посмотрел на часы и сказал, что ему была приятна наша беседа и что ему надо идти.

Я все еще не мог прийти в себя от растерянности, когда он повернулся и обронил:

– Есть место, которое я посещаю по вечерам в большинство вторников – что-то вроде клуба. В основном старые дурни, но некоторые из них могут составить неплохую компанию. У них запас превосходных вин, если вы ценитель. Время от времени кто-нибудь из них рассказывает хорошую историю. Почему бы вам не пойти как-нибудь вечером туда, Дэвид? В качестве моего гостя.

Я пробормотал что-то в ответ и до сих пор не уверен, что тогда сказал. Меня смутило это предложение. Казалось, оно было сделано под влиянием минуты, но холодно-голубые англосаксонские глаза под густыми завитками бровей явно говорили о другом. И если я не могу вспомнить точно, что ответил на это загадочное предложение, то только потому, что в тот момент неожиданно понял, что чего-то подобного я и ожидал от него все это время.

В тот вечер Эллен восприняла эту новость с любопытством, переходящим в раздражение. Я работал с Уотерхаузом, Карденом, Лаутоном, Фрейзером и Эффингемом около пятнадцати лет, и было понятно, что уже не мог лелеять надежду занять более высокое положение в фирме. Эллен же сочла, что таким образом фирма нашла более дешевый способ моего вознаграждения за службу.

– Старики, собирающиеся, чтобы рассказать истории о войне или поиграть в покер, – сказала она. – Предполагается, что ты будешь проводить счастливые вечера в библиотеке, пока они не отправят тебя на пенсию… Да, я приготовлю тебе виски со льдом. – Она нежно меня поцеловала. Бог знает, что Эллен прочитала на моем лице, но она преуспела в этом за все те годы, что мы прожили вместе.

В последующие недели ничего не произошло. Когда я мысленно возвращался к необычному предложению Уотерхауза – воистину необычному, ибо оно исходило от человека, с которым я встречался не чаще двенадцати раз в году и которого видел в обществе от силы на трех приемах или вечеринках, включая октябрьский банкет фирмы, – мне начинало казаться, что я неправильно истолковал выражение его глаз и что он действительно пригласил меня случайно и забыл об этом. Или даже сожалел, что так поступил. Но вскоре он как-то зашел ко мне под вечер. Хотя ему было уже за семьдесят, он все еще выглядел атлетически. Он спросил:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});